Нет, определенно день задался. Теперь поглядим, что будет завтра, причем не только здесь, но и в настоящей жизни. Там ведь Шелестова в редакции за главного оставалась. Интересно, у меня еще есть работа, или придется по пепелищу бегать?
К моему великому удивлению, Вика как раз была спокойна. То ли смирилась с тем, что атомная бомба класса «ЕШ» неминуемо превращает в выжженную пустыню все в радиусе своего падения, то ли рассудила, что расхлебывать последствия кратковременного правления Елены все равно придется мне.
Хотя, может, дело совсем уж в другом. Она вчера о чем-то долго общалась с моей мамой наедине, та потом называла ее «доченькой» и надарила кучу всякого разного. Тревожные, между прочим, признаки. Сильно тревожные. Даже батя, посмотрев на это все, вздохнул, потрепал меня по плечу и успокаивающе сказал:
— С другой стороны, ты почти полжизни пробегал на воле, сын, мне куда меньше перепало. Пора и в стойло.
Имеются у меня подозрения, что этой парочкой вчера был выработан Очень Хитрый План по приводу меня в это самое стойло, и именно его она сейчас обдумывает.
Если эти двое объединились, то мне почти наверняка уже не вильнуть в сторону. Хотя — а надо ли? Я уже размышлял раньше на эту тему, и пришел к осознанию того, что с Викой не так и плохо проживать под одной крышей.
С другой стороны — если подавляющее большинство девушек до бракосочетания являет собой образец добродетели и смирения, то откуда, скажите мне на милость, на наши головы сваливаются стервозные супруги?
Машина остановилась у центрального входа в здание, которое все-таки уцелело. Уже здорово. Стены и крыша на месте, остальное нюансы.
Невозмутимый Ватутин довел меня до кабинета и остановил движением руки у самой двери, не дав взяться за ручку.
— Что не так? — посмотрел я на него.
— Тихо очень — чуть ли не шепотом сказал он, и отодвинул меня в сторону от входа в помещение нашей редакции — Это странно.
В самом деле — странно. Времени двадцать минут десятого, все уже должны быть здесь и дружно ругаться друг с другом, в соответствии с утренними традициями.
А тут — тишина за дверью.
— Ой! — Вика уцепилась за мою руку — А если они все там… Мертвые лежат!!!!!
— Что за чушь? — возмутился я, но против моей воли воображение уже было активировано.
Мне мигом нарисовалась картина, в которой комната утопала в крови, оскал на лице неживого Петровича, Таша с недоеденным яблоком в руках, даже в подобной ситуации аккуратненькая Ксюша, и, естественно, Шелестова, живописно раскинувшаяся в луже крови и невероятно красивая даже в смерти.
Я даже головой потряс, вытряхивая из нее эту неимоверную хрень. Чушь какая. И еще — а вроде такое со мной уже было? Мерещилось мне подобное в свое время. Дежа вю, однако.
Ватутин встал передо мной, прикрывая, щелкнул предохранителем пистолета и мотнул головой, давая одному из своих подчиненных команду заглянуть в кабинет.
Тот приоткрыл дверь и оттуда немедленно грянуло:
«Вспомним мы обычай древний, и заветный, и простой…»
Впрочем, песня как грянула, так и смолкла, сменившись недовольным Ленкиным воплем:
— Ты кто, черт бритый? А ну, исчезни отсюда! Шляются всякие, понимаешь! Народ, на изготовку, ложная тревога!
Нет, такого не было. Не дежа вю.
— Надо же, приготовились к встрече — сказала тихо и немного печально мне Вика — А мне ничего не сказали.
— Чтобы не выдала — подбодрил я ее.
— Да нет, просто в расчет не брали — криво улыбнулась она — Есть ты, есть они и есть я. По отдельности эти величины совпадают, но одним целым стать не могут.
— Эк тебя растопырило — проникся я, не без удовольствия глядя на бритоголового охранника, пытавшегося понять, что это было такое.
— Иди — толкнула меня Вика в спину — Они ждут. Нехорошо получается.
А ведь правда приятно. Когда человек становится своим среди своих — это великое дело. Сопричастность к коллективу, к общему делу важна неимоверно, это то, что невозможно ничем заменить. Нет, если с отношения с коллективом не сложились, то тут же выдаются фразы вроде: «я социопат», «индивидуальное пространство — вот что мне нужно», «важно быть личностью, а не одним из стада» и тому подобное. Но это все только попытки скрыть досаду от того, что все в пятницу идут спиртное различной крепости пить в ближайший бар, а ты домой едешь в одиночку.
Я пригладил волосы, подошел к двери и резко ее открыл, пряча довольную улыбку.
— Барин приехал! — радостно сообщила Шелестова, плечи которой были закутаны в шаль невероятно пестрой расцветки, и ткнула пальцем в смартфон, который был у нее в руке.
Оттуда немедленно по новой понеслось:
«Вспомним мы обычай древний, и заветный и простой,
К нам приехал, к нам приехал…»
На этом исполнение песни цыганским хором прервалось, заканчивал ее уже мой коллектив:
— Наш начаааальник даааарагой!
Все стихло, я недоуменно уставился на Шелестову.
— Ну? — спросил я у нее.
— Что? — томно поинтересовалась она, стоя вполоборота, обняв себя за плечи и глядя на меня подведенным темной тушью правым глазом, полускрытым под светлыми волосами. Видимо так ей рисовалась истинная цыганка.
— «Пей до дна» где? — уточнил я — Поднос где, рюмка с «беленькой»?
— Рабочий день на дворе — изумилась Шелестова — Какая «беленькая»? Могу «фанты» налить.
— Да не в этом дело — подал голос Петрович — Они всю голову сломали просто, как твое имя в здравницу вставить. Там же перед «пей до дна», сначала его пропеть надо, и единственное, что худо-бедно туда монтировалось, так это «Харик». Естественно, что они забоялись.